"I wasted time and now doth time waste me."***
В субботу 25 января была на Ричарде Втором с Дэвидом Теннантом в главной роли.
Для этого пришлось встать в семь утра и три часа сначала сидеть на уютном коврике, а потом стоять в очереди за билетами — ограниченным количеством, которые сохраняют и выпускают в день показа + возвраты — но оно того стоило.
Это был последний день и последнее представление. Наверное, в каком-то смысле это было даже хорошо, потому что иначе я повторила бы это ещё не раз и не два, а каждый раз простаивать такую очередь с утра вскоре пагубно отразилось бы на здоровье.
А так — смотрела и понимала, что все, вот это и вот так будет только один раз в жизни.
Лучшую оценку представлению дают зрители. В данном случае — зал апплодировал стоя весь.
(И это уже не объяснишь одними поклонницами Теннанта.) Замечу, что это не такое частое для Лондона событие — из всех спектаклей, на которых я была, такое было только на Ричарде II и Кориолане. Даже на Генрихе V с Джудом Лоу зал реагировал... сдержаннее.
( читать дальше )***
Откровенно говоря, о Ричарде II как пьесе я — до того, как узнала о спектакле, — даже слышала только смутно, не говоря уж о том, что не читала. Не самая известная из пьес Шекспира.
И все же это — как и Гамлет, как и Макбет, — гениальная пьеса о трагедии одной личности. И к тому же являющаяся исторической хроникой.
Ричард II описывается историками как самоуверенный, капризный и эгоистичный, не терпящий возражений правитель. Таков ли Ричард II у Шекспира? Безусловно.
И свое падение он обеспечил себе сам. Нет ничего удивительного, что все сколько-нибудь здравомыслящие люди перешли на сторону Генриха Болингброка, ибо не было у них сил терпеть то, что происходило.
И все же одна из любимейших тем Шекпира — это трагедия несовестимости героя с окружающим его миром.
Его герои слишком искренни, слишком чисты, слишком хрупки в своем душевном устройстве и слишком сильны, чтобы неприклонно отстаивать свои убеждения, слишком честны и благородны — им нет места в этом мире, они слишком выделяются на фоне реальности, слишком вопиющи, чтобы быть способными в нем существовать.
При этом они, конечно, вовсе не безгрешны. А уж Ричард, казалось бы, вообще ходячее собрание нелицеприятных качеств.
И вот такого исторического персонажа Шекпир выирает, чтобы написать историю об "anointed king" — помазаннике божьем.
В рецензии "Evening Standard", очень хорошо сказано, что Ричард будто не в "своем" времени, — ибо ему нет места в прагматичном мире Герниха и его сторонников. И в начале, будучи королем, будто все время играет — мы ведь помним, «Весь мир — сцена» — но глубины чувств раскрываются, как раз когда кончается игра.
Ричард в королевских одеждах — капризный, манерный и несерьёзный король, он жесток жестокостью легкомыслия, он стоит за смертью одного своего дядюшки и весел и пренебрежителен на смертном одре второго. Думая, что избавляется от последней угрозы, изгоняя кузена Генриха и отбирая земли его отца после смерти оного, он на деле, сам того не понимая, подписывает свой приговор, забивая последний гвозь в крышку гроба терпения своих же подданных. (А все потому, что нельзя ставить под сомнение неприкосновенность собственности.)
Ричард, власть которого оказалась под угрозой, является нам в простых белых одеждах, с деревянным крестом на шее и босиком — и так ему правильнее. Этот образ правдивее, ближе к истине.
Трагедия Ричарда в том, что он понимает важность и истинный смысл короны только тогда, когда становится неизбежной её безвозвратная потеря. И то, что эта корона была милостиво оставлена ему подошедшим к стенам последнего замка Болинброком — это всего лишь отсрочка. Пустая корона не имеет ценности, однако от этого не легче её отдавать.
В сцене передачи короны наиболее ярко видно, как в Ричарде причудливым образом сочетается несочетаемое, сменяют друг друг друга и переплетаются величие святого и мелочность самого последнего смертного. Он смешон, — так Генрих и его сторонники над ним и смеются, — он произносит высокую пафосную речь о скорбях и печалях, прощении предателей и по собственной воле привращении себя в ничто — а ему суют под нос бумажку со списком его преступлений перед государством, где первым пунктом несоразмерные траты.
Контраст между сторонами доведен до абсолюта.
***
Вот я все про Ричарда и про Ричарда, и совсем ничего — про Теннанта. А дело в том, что у меня действительно в первую очередь было восхищение самой пьесой, потому что оно все там уже заложено, в самом тексте, а дальше уже можно суметь это все передать и выразить — или не суметь. Теннант, безусловно, сумел. Но ответить на вопрос, а что собственно добавили к изначальному канону эта постановка и этот актер и созданный им образ, я смогла не сразу.
Потом поняла.
Ричард все-таки может быть интерпретирован по-разному.
И Ричард Теннанта — это именно наивный, капризный ребенок. Жестокий не понимающей жестокостью ребенка, но при этом по той же причине такой пронзительно искренний и хрупкий.
Им проникаешься, ему сочувствуешь — хотя казалось бы, за что?
За то, как искренне он на самом деле привязывается к близким людям, и как его поражает предательство? (Тут, кстати, кроме всего прочего добавили интересную линию, что его убийцей становится Амерль, тот, кого он считал самым близким другом.)
За то, как потеряв возможность бежать от пустоты, он все ищет чего-то — и никак не может понять, что? Как не может разделить и провести черту между собой-человеком и собой-королем?
За то, что как он отчаянно пытается вместить в себя вечность, или хотя бы дотянуться до неё?
Да, он смешон и жалок. Но ещё он величествен, трогателен и совершенно прекрасен.
И его не получается забыть.
***
P.S.P.S. А Теннант — лапочка . Был шикарный момент, когда на поклоне Генрих/Линдсей решил помахать своей короной, вот так победно в руке, так Дэвид подпрыгнул — вот как ребенок, — и попытался её отобрать. Генрих не отдал, и они немножко по перетягивали корону друг на друга.